Годы и тропы Валериана Правдухина

Апрель 2015 / С. Лосев / Нам есть кем гордиться

Валериан Павлович Правдухин. Кому-то это имя ничего не скажет, кто-то вспомнит, что был такой писатель и писал об охоте, некоторые даже восхищаются им, я же считаю, что невозможно стать настоящим русским охотником, не прочитав его книгу «Годы, тропы, ружьё». И я сейчас совсем не интересничаю и не пытаюсь с пафосом выступить. Я, внук и сын заядлых охотников, стал по-настоящему любить охоту только после того, как мальчишкой первый раз прочитал эту книгу. Можно и нужно читать Эрнеста Хемингуэя и Джона Хантера. Тогда потянет в Африку, и ты станешь поклонником африканской охоты. А вот русская охота для тебя не откроется, не поймёшь ты её, не почувствуешь. При­выкнешь ходить за спиной пиэйча и никогда не увидишь пробуждение весны и «осенней поры очарованье». Как сказал один «африканец», есть африканские охоты и есть неинтересные. Что ему «хорканье» вальдшнепа, «щёлканье» глухаря, «жвяканье» селезня и гогот гусиной стаи. Мне жаль этого охотника.

О самом Валериане Пав­ло­виче известно немного. В советское время он даже не упоминался как соавтор писательницы Лидии Сейфуллиной. В интернете о нём всего несколько строк. Правдухин родился в семье псаломщика, позже сдавшего экзамен на дьякона. Учился в духовной семинарии (исключён за участие в первомайском митинге), окончил Орен­бургскую гимназию. Получив диплом народного учителя, в 1911 – 1913 г.г. преподавал в посёлке Ак-Булак. Поехал в Москву, где слушал лекции на историко-филологическом факультете народного университета Шаняв­ского (1914 – 1917). Участвовал в эсеровском движении (1912 – 1918). В 1919 – 1920 вместе с женой жил в Челябинске, где заведовал губернским политпросветом. Написал там своё первое произведение, пьесу «Новый учитель». С 1921 обосновался в Ново­сибирске, стал одним из основателей и редактором журнала «Сибирские огни», опубликовал там ряд литературно-критических статей. В 1923 переехал в Москву, был заведующим отделом литературной критики журнала «Красная нива». Сотрудничал в журнале «Красная новь». В 1937 г. выступал в защиту Михаила Булгакова. Был арестован 16 августа 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в участии в террористической организации 28 августа 1938 г. приговорён к высшей мере социальной защиты и в тот же день расстрелян на полигоне «Коммунарка». Реабилитирован 4 августа 1956 г. В городе Уральске установлена мемориальная доска на доме, где он жил.
Вот, собственно, и всё. Но сколько откроется добросовестному читателю, взявшему в руки книгу «Годы, тропы, ружьё». Становится ясно, что только человек, беззаветно любящий свою Родину и природу родного края, мог написать эти строки. Любовь к охоте Валериану досталась от отца, страстного охотника и незаурядного стрелка. «Охотой я начал жить с самых малых лет. С тех пор эта горячая волна страсти заполняет моё существо, непрерывно живо бьётся во мне. Всё моё существо томит неуёмная тоска по степным просторам, по бродяжничеству, тоска, не покидающая меня и по сей день. Эту страсть, неизлечимый сладкий недуг моей жизни, принёс в нашу семью отец из Верхотурских лесов, унаследовал её от пермских промышленников, заразив ею всех своих сыновей, – меня, кажется, больше других». Право на ружьё маленький Валька заработал, получив от отца пять зарядов с обязательством добыть три птицы. В случае выполнения этого задания он получал в полноценное пользование шомпольную одностволку. Если же ему не удастся добыть трёх птиц, отец, верный своему слову, грозился не брать сына с собой на охоту в течение года. Валериану удалось добыть три куропатки, ружьё и право на самостоятельную охоту ему было вручено, и будущий писатель не расставался с ним до конца жизни. В 16 лет отец подарил ему новенькую курковую одностволку, выписанную с тульского завода. За годы охоты Правдухин поменял множество ружей, по которым можно судить об эволюции охотничьего оружия на рубеже Х1Х и ХХ веков. Последним ружьём Валериана Павловича, упоминавшимся в литературе, был бельгийский полуавтомат «Браунинг Авто 5».
Правдухин, преданный охоте, и поле для рабочей деятельности выбирал согласно своим предпочтениям. «Одержимый неуёмной страстью к охоте, я часто забывал, зачем сюда, в Закавказье, послан. Моё звание инструктора сельского хозяйства мне было приятно единственно потому, что в борьбе с мышами-полёвками я всё время кружил по зелёной долине реки Алазань, где до сих пор сохранилось ещё много фазанов. А я всегда возне с мышами предпочитал бродяжничество за птицей». Отправляясь в научную экспедицию по Саянам, он писал: «Мне немного совестно думать, что не помани меня таёжная охота, я едва ли выбрался бы в такое трудное путешествие». Тем не менее польза от охотничьей деятельности Правдухина для экспедиции была ощутима. В момент, когда настали трудные дни, а попросту, члены экспедиции голодали, нашему охотнику удалось добыть утку и гуся и накормить всех. Что сделать в тайге бедной дичью было довольно трудно.
В своей книге Правдухин знакомит нас с природой самых разных уголков России. Оренбургские степи, Урал, Кавказ, Сибирь, Алтай, Казахстан – и везде писателю приходилось бродить с ружьём в руках. Соратник Ленина Глеб Кржижа­новский, прочитав книгу, сказал: «Знаете, какая чудесная книга мне попалась с несколько странным названием «Годы, тропы, ружьё» – я прямо не мог оторваться! Не часто встречаются такие художественные искренние произведения». Но, несмотря на лестный отзыв, правдивые очерки автора об уральском казачестве, вошедшие в книгу, совсем не нравились «строителям новой жизни». Ведь казачество было «чуждым» классом для советской власти. Ему не простили, к примеру, строки его воспоминаний детства: «В оврагах бушевала мутная коловерть. Будто сало в кипятке, плясали по воде обмякшие льдины, комья снегу. Как-то мы запоздали, и в темноте наша тяжёлая кошева застряла в овраге… Кто же по такой распутице, ночью поедет спасать нас? Кому мы нужны? Я уже знал, как неповоротлив мужик на чужую беду и как он не любит сползать по ночам с тёплой печи. Но мы были среди казаков. Отцу не дали выговорить и трёх слов, – десяток верховых, выросших из земли, не дожидаясь отца, помчались «спасать людей», засевших в «жяман чункуре» – «злой яме». Прошло не больше часа, показавшегося мне томительной и страшной вечностью, как из густых сумерек донёсся до нас свист, зычные крики и широкий человеческий гогот. С шутками, с хохотом, смехом, прямо в сапогах и холщовых шароварах, казаки моментально выволокли нашу кошеву из снежной трясины». Или слова о том, что до революции во время нереста на реке Урал запрещалось даже звонить в колокола, чтобы не пугать красную рыбу. Сейчас же пароходы и моторные лодки непрерывно бороздят реку, вот и не стало осётра, белуги и стерляди. На следующий день после февральской революции московский студент Правдухин был избран заместителем председателя Революционного правительства Закатальского округа и представлял там Временное правительство. Такие вещи не прощаются.
Надо сказать, что Валериану Павловичу очень повезло с женой. Лидия Николаевна Сейфуллина была не только его коллегой, в соавторстве с которой он написал немало произведений, одно из которых, «Виринея», было экранизировано и стало классикой советской литературы. Лидия Николаевна была и его попутчиком в некоторых охотничьих экспедициях. Одно такое путешествие по Уралу, где в их компании был и Алексей Толстой, она описала в рассказе «Из дневника охотника». Посмотрите, с каким юмором и в то же время, гордясь им как неутомимым охотником, описывает она страстность Валериана Павло­вича. «Небо совсем потемнело. В этот миг по склону из степи скатилась из степи (пойнтер) Грайка. Она тяжело вздымала запавшие бока с очевидными рёбрами и трясла сильно высунутым языком. Вслед за ней у костра появилось существо ещё более запаленное. Оно было гражданином, не лишённым избирательных прав. В уголовном розыске о нём наверняка выдали бы в критическом случае справку: «Не судился, не приводился и не разыскивается». Я это знаю. Это мой муж – Валериан Павлович. Но что он такое по внешнему виду? В обрывках нательной сетки и из порыжевших, протёртых штанов видно худое, прокалённое дочерна солнцем, обветренное тело. На лице только большой нос и запылённые очки. Головную покрышку он вероятно где-то в траве потерял. Глаз под пропыленными очками не увидишь. Ружьё на левом плече подрагивало от напряжённого дыхания. Прямо беглый, осуждённый по мокрому делу. Он упал у стана, прямо на спину, в полном бессилии. Дыша громче хрипящей, свистящей Грайки, он прерывистым голосом сообщил: «Туда, сюда…Стрепетов по степи искал. Потом – на гусиные пески. Вёрст восемь отсюда…ну, может, побольше… Понимаешь, помёту! Штук тысячу их было… И дня два назад… А сейчас ни одного!»
Скажу честно, мне иногда лень бывает тащиться на глухариный ток за 5 километров по болоту или «объезжать» лисицу на лыжах по целине, но я вспоминаю вот такого Правду­хина и иду. И буду ходить, пока есть силы. Потому что хочу быть таким охотником, как он, а не тем, который к дичи подъезжает на машине и снегоходе. Когда же читаешь его описание охоты, то невольно оказываешься рядом с ним и так же испытываешь всё то, что чувствует в этот момент Правдухин. Послушайте, разве не хочется вам сейчас оказаться рядом? «Вдруг в ухо до жути близкое, по-домашнему спокойное: га-га-га-га… Ищу испуганно птиц в небе и не вижу. Но ведь гогот рядом. Да где же они? Трясёт озноб. Га-га-га… Ещё ближе… Вот они. Прямо на меня, низом, по земле, за кустами, летят штук двенадцать гусей спокойным, ровным треугольником. Красиво, ритмично покачиваются, и уже видны их темные носы, сероватое оперение… Не шевелюсь. Шепчу: Спокойно, друг, спокойно… Встать успею, лишь бы не свернули. Вот они. Серые, черноватые, круглые, живые гуси. Впервые в жизни вижу так близко стаю. Впервые пожираю глазами вольный лёт диких гусей. Они наплывают на мой куст. До них метров сорок, уже можно стрелять. Но я не буду целиться сквозь густые ветви. Я не побегу к ним навстречу. Спокойно, друг, спокойно! Пропусти их набок, на поляну. Быстро меняю позу. Стволы выкинуты на голубую полосу неба, где должны проплыть птицы. Мгновение огромно. Небо нависло надо мной в немом и жгучем ожидании. Гуси вылетают на поляну, чуть-чуть обеспокоенные. Крепко, уверенно целюсь в передового. Две четверти вперёд. Жму гашетку. Спорый удар заряда отзывается во мне крепким поцелуем. Гусь мёртвым, грузным комом стукает оземь. Есть! Второй выстрел делаю в радостном ознобе, не целясь, прямо по смешавшейся и загоготавшей стае. Это всегда промах. Ну, ничего, почин сделан. Гусь убит. Вот он. Лежит, раскинув крылья по снегу. Взвешиваю его на руке. Тяжёлая, крепкая птица. Осматриваю со всех сторон. По чёрному носу – жёлтое кольцо. Гусь – кольценос, гуменник. В нём нет живописной прелести оперения, как в глухаре и особенно в дрофе, – гусь прост, одноцветен, но разве не он летел этими нескончаемыми просторами, разве не он пересёк целый мир с юга на север? «Милый гусь», – шепчу я успокоено. И уже по-другому, без зависти, слушаю буханье по сторонам». За эту охоту, на которой он был с писателем-охотником Ефимом Пермитиным, Правдухин добыл за неделю всего четырёх гусей. Но, почитайте, сколько эмоций принесла ему каждая добытая птица. А какой бесценный совет даёт Валериан Павлович начинающим стрелкам? Многие ведь делают выстрел просто по стае. Правдухин, основываясь на своём огромном опыте незаурядного стрелка, прямо пишет, что это «всегда промах». Учитесь, пригодится.
В прошлом году меня неожиданно пригласила одна турецкая оружейная фирма, чтобы опробовать на охоте их продукцию. С удивлением, я узнал, что охотиться предстоит на дрофу, или, как её называл Правдухин вместе с казахами, дудак (доудак). Сразу вспомнился очерк из книги «На дудаков». «Лежать в овраге удобно. Не надо особенно и прятаться. Я вижу, как Борис, лёжа на боку, осматривает ружьё. Между нами теперь не больше восьмидесяти шагов. Дудакам не заметить нас из-за бугра, и я смело приподнимаю голову и гляжу, что делает Василий Павлович. И как раз в этот момент раздаются крики загонщиков. Я напряжённо всматриваюсь вперёд, перебрасывая взгляд направо, налево. Мгновенье – и три дудака, сторожко вращая глазами по сторонам, тянут между мной и Борисом. Первого я пропускаю, он ближе к Борису, и, не видя, знаю, что он целит в него. Встаю навстречу второму, беру мушкой четверти на полторы впереди него – и ударяю. Дудак, выбрасывая из-под себя ноги, задерживается в воздухе. Не раздумывая, бью в него же второй раз, и он, ослабив крылья, мотнув шеей, падает вниз. Слышу ещё выстрел, слышу возбуждённо-торжествующие крики сзади. Держу дудака в руках и вижу, что Борис, двигаясь вперёд, следит за лётом обстрелянных им дудаков. Бегу за ним. В сотеннике от нас одна из птиц падает комом в ковыль. Скоро глаз радостно, успокоено схватывает жёлто-пепельное пятно. Это дудак. Борис около него. Мы стоим рядом и возбужденно кричим, не слыша друг друга. Поминутно оглядываюсь на дудаков, как бы опасаясь, что, может быть, это во сне. Вокруг нас гвалт. Уже прискакали охотники и загонщики. Откуда-то, словно с неба свалившись, выросли два белесых подпаска. Я вынимаю папиросы и сую их в руки молодому парню, совершенно не думая о том, что его с нами раньше не было. Парень бросил на дороге воз с сеном и, махая руками и взвизгивая, прибежал к нам. Лица у всех горят, глаза возбуждены и сияют восторгом. Кто-то божится вовсю и уверяет, что третий дудак ранен и упал сотенника за три отсюда. Я пытаюсь закурить папиросу не с того конца и упорно сую зажжённую спичку Борису, который уже дымит папиросой».
Я знаю, что в России дрофа занесена в Красную книгу, но неужели и мне удастся испытать нечто подобное? Турки в тот раз надули и вместо дудаков подсунули куропаток, но мечта осталась, и раз у них охота разрешена, я всё ещё надеюсь. А пока утешает одно – Сергей Аксаков в своих «Записках ружейного охотника» жалуется, что так и не убил за всю жизнь ни одной дрофы.
Сегодня многие охотятся на выпущенных фазанов под Москвой или ездят за ними в Европу. Можно настрелять в Венгрии или Польше сотни этих кур и набить столько инкубаторских петушков, сколько сможешь оплатить. Но разве это настоящая охота? Я, например, горд тем, что так же, как Валериан Павлович обдирал куртку в Казахстане, лазая за фазанами в колючие заросли джиды. Только прочитав его очерк «В Алазанской долине», поймёшь, что такое настоящая охота на фазанов. И не надо оправдываться тем, что такие охоты были раньше. Уверяю вас, и сегодня ничего не изменилось – дикий фазан и по сей день живёт в тех же колючих кустах. Как волнует его описание охоты на фазанов: «Наконец на одной крошечной полянке нам удалось врасплох захватить пасущийся выводок. Я увидел фазанов на земле. Самка, мотнув хвостом, юркнула в кусты, уводя за собой молодёжь. И только два петуха, молодой и старый, симметрично взвились над кустами. Я быстро послал в них по заряду и в спокойном торжестве сквозь дым увидел, как, безвольно застыв в воздухе, они упали в высокий терновник. Молодого петуха моментально нашёл Осман, старого не было видно. Я громко звал Алыбаша (собаку), унёсшегося за выводком. Мы пролазили по колючкам минут двадцать, но фазана не было видно. Я с болью на сердце уже решил, что петух для нас потерян, хотел было двинуться вперёд, как неожиданно заметил чуть видимый пушок птицы на одной из верхних веток держидерева. Взглянув по этой линии ниже, увидел перо, ещё ниже – и мой взгляд с живостью схватил длинный хвост фазана. Петух, головой вниз, лежал, закрытый ветками, в развилках деревца. Бар… есть… здесь… бар, – лепетал я, успокоенно продираясь меж колючек. Изодрав рукав пиджака, я достал фазана. Это был крупный петух с длиннейшим хвостом, с перьями тёмно-красного цвета, оранжевым ожерельем на шее. Тёмная голова отливала сизыми бликами. Так же, как и утром, лил с меня пот, изодрался я ещё больше, до невероятия томила жажда, я дрожал от усталости, но всё моё существо было пронизано слепым торжеством счастья».
Несмотря на то, что Правдухин явно отдаёт предпочтение охоте по перу и в его книге подробно описаны охоты на куропатку, стрепета, глухаря, утку, гуся, вальдшнепа, кеклика, улара, фазана и других птиц, он так же с удовольствием принимал участие и в охотах по зверю. Охотам на медведя, лося, серну, волка посвящены целые очерки его книги. Ну, а охота на зайца была одной из любимейших охот автора. Особое предпочтение Правду­хин, как уроженец степей, отдавал русаку. А вот завзятым рыболовом Валериан Павлович не был, и увлечение удочкой упоминается только в очерках о детских годах.
Когда-то, начав писать, я зарёкся описывать красоты природы. «В багрец и золото одетые леса» мне всё равно не написать, а значит, и совсем не надо. А вот Правдухин писал и имел на это право. Послушайте, как он чувствует природу: «Осенний день умирал тихо и ласково. Поля ещё поблескивали, после дождя и стаявшего снега. Неслись к западу клочкастые облака. Солнце прорывалось сквозь них мягким багрянцем». Или. «Я увидел снежные горы. Целую полосу поднебесных снежных великанов. Днём, сквозь марево солнечного воздуха, горы не были видны. В вечернем воздухе они отчётливо выступили над долиной. Невыразимой белизной своей они мягко упирались в облака, нежась в голубом разреженном воздухе. Они были близко и в то же время далеко. Среди буйной зелени лесов, тёмных рощ, бегущих беспокойно по долине к горам, они казались нездешними странниками. Величавое удивление пронизало меня, до краёв наполнив моё сердце щемящим и тихим ликованием. Самая высокая и острая пика гор, показалось мне, поднялась ещё выше, схватила последний луч солнца и заструилась синими искрами». Думаю, что ради того, чтобы увидеть всё это мы, и ходим на охоту, а не только за добычей.
Наиболее ярким произведением Валериана Правдухина считается роман «Яик уходит в море», в котором он описывает быт уральского казачества Х1Х века (Яик – старинное название реки Урал). Но его вклад в охотничью литературу, благодаря книге «Годы, тропы, ружьё», поистине бесценен.