«Записки мелкотравчатого» Егора Дриянского

Февраль 2016 / Редакция / Нам есть кем гордиться

«Правильная и серьёзная псовая, как и всякая другая, охота есть своего рода наука, к которой, заключу словами ловчего Феопена: «Надо подступать умеючи»!» Егор Дриянский

Имя Егора Эдуардовича Дриянского широкой массе читателей вряд ли что-либо скажет. В то же время не найдётся ни одного охотника – любителя собак, который бы не зачитывался произведениями этого «певца псовой охоты». А его «Записки мелкотравчатого» (мелкотравчатый – охотник, не имеющий большой стаи собак) наверняка являлись и являются настольной книгой каждого борзятника и гончатника, к какому бы поколению он не принадлежал. Более того, разные люди, даже затяжные (выражение Дриянского) охотники-ружейники, весьма далёкие от псовой охоты, начав читать эту книгу, не смогут оторваться от неё, не дочитав до конца. И хотя признанными классиками русской охоты считаются Сергей Аксаков и Леонид Сабанеев, многие читатели отдают это звание Егору Дриянскому. Вот мнение Виктора Гуминского.
«Книга Аксакова «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» много специфичнее и как бы «научнее» произведений Тургенева и Дриянского. В центре его записок – звери и птицы, человек же со своей собственно человеческой психологией, страстями устраняется из этого мира или, точнее, подчиняется ему и служит верным его отражением. Он – наблюдатель-натуралист, который наблюдает (а по Аксакову это значит: и любит и блюдёт, то есть с любовью оберегает) открывшиеся ему будто впервые красоту и сложность природного мира, не желая смешивать и портить их своей собственной сложностью. Этот наблюдатель (но никак не охотник как главное действующее лицо) словно находится в зрительном зале, на сцене которого разворачивается великое и вполне самостоятельное действие – жизнь природы. Главные его персонажи – пернатые и четвероногие – равнодушны к человеку, кажется, вполне могут обойтись и без него, но человек уже начинает догадываться, что у природы есть своя душа и свобода. А догадка эта, догадка о родственном, хоть и забытом, ведёт к участию, любви, пусть ещё безответной.
Совсем иначе у Тургенева. Охота как таковая его интересует меньше всего – охотник он маскарадный, «странный» (то есть сторонний, посторонний на охоте), по отзывам многих современников, в частности И.И. Панаева. Прекрасные охотничьи и пейзажные описания в «Записках охотника» – это только лирические отступления, своего рода стихотворения в прозе. Описания природы композиционно организуют книгу, дают ей общий светлый тон; они могут сливаться с её главной темой, могут контрастировать с ней, но никогда не самодовлеют. Грубо говоря, охота здесь только внешний повод для проявления поэтического «чувства природы» рассказчика, условный организационный приём для решения совершенно другой задачи: изображения мира людей, «земледельческого класса», масштабных социальных обобщений.
И наконец Егор Дриянский. Для него важна именно охота. Охота как процесс, как самостоятельный социальный институт, как явление, изменяющее обычные отношения между людьми, между человеком и зверем и заставляющее вспомнить об общей, родственной «праоснове» этих отношений. Здесь есть нечто общее с аксаковским подходом к миру, но если аксаковский охотник, затаившись на одном месте, ласкает природу своим любящим, внимательным взглядом, то охотник Дриянского вторгается в неё со страстью, инстинктивно понимая, что встретит столь же сильное ответное чувство».
«Читатель, не державший в руках ружья, – справедливо писал о «Записках мелкотравчатого» Щёголев, – не имеющий никакого представления об охоте, собаках и так далее, вдруг проникается настроениями и интересами охотника, входит во все подробности охотничьего спорта. Ему становится близкой и родной психология гона, психология борьбы со зверем, делаются понятными и волнующими переживания собаки и человека, возникающие из их совместной работы». «В «Мелкотравчатых» нет сюжета. Его движение подменяется движением охоты, охотничьего поезда. И с каждым шагом охоты человек всё более и более приближается к природе, всё крепче становится его связь «со всеми соединёнными силами мира», – таково мнение М.М. Пришвина.
Исследователи творчества Егора Дриянского точно не знают, где и когда он родился. До нас не дошло даже его портретного изображения. Александр Островский говорит о «хохлацком упрямстве» писателя, «малороссийским литератором» называет его Дубровский. Сам Дриянский писал малороссийские повести («Одарка», «Паныч»), в которых показал себя прекрасным знатоком украинского быта, фольклора. Всё говорит о том, что его родиной можно считать Украину. Но при этом он всегда был и остаётся русским писателем.
Безымянный рассказчик «Мелко­травчатых» держится вполне на равных с другими охотниками, в том числе и с титулованным графом Атукаевым. Да и в отношении к нему не заметно ни тени пренебрежения, которое его сиятельство иногда демонстрирует в обращении с «низшими». Судя по всему, герой Дриянского принадлежит к мелкопоместному, но не безродному дворянству, сохранившему достоинство своих предков, но не их достаток. Совсем недавно стали известны некоторые предположительные факты биографии Дриянского. Егор (Георгий) Эдуардович родился 23 апреля 1812 года в селе Кошары Конотопского уезда Черниговской губернии. Из дворян – сын поручика. Учился в Нежинской гимназии высших наук. Имел небольшое имение в Рязанской губернии. В 1850 году познакомился с А. Н. Островским и молодой редакцией журнала «Москвитянин», часто сопровождал драматурга в его поездках по Волге, нередко бывал в его имении Щелыково и даже одно время был там управляющим. Островский редактировал произведения Дриянского, выступал ходатаем по его литературным делам. Писать начал рано, первое его произведение «Одарка-Квочка» (1850) – попытка переосмысления гоголевских мотивов и сюжетов. Повесть «Лихой сосед» (1856) отмечена критиками как «прекрасная вещь» – автор воссоздаёт в ней картины старого казацкого быта. Повесть «Квартет» (1858) рисует армейскую жизнь в провинциальном захолустье, роман «Туз» – жизнеописание ничтожного человека Антона Антоновича. Дриянскому принадлежат так же очерк «Притон», «уголовная» повесть «Изумруд Сердоликович», рассказ «Алёша ружейник», повесть «Амазонка», очерк об охотнике-хищнике «Скипидар Купоросыч». Его лучшее произведение – своеобразный охотничий эпос «Записки мелкотравчатого» (первое отдельное издание – 1859 год). В последние годы жил в нищете, страдал от чахотки. А. Н. Островский пытался выхлопотать умирающему писателю пособие, но ему это не удалось. Умер Егор Эдуардович почти в канун Нового 1872-го года, 29 декабря, в горьком одиночестве.
В книге «Записки мелкотравчатого» речь идёт от первого лица, и нет сомнения, что это эпизоды из жизни самого автора. Вместе с автором читатель проходит все этапы превращения героя из ружейного охотника в затяжного, псового. Ну, а нам-то, в большинстве своём охотникам-ружейникам, зачем знать все тонкости «островной гоньбы» или «угонок на хлопки»? Вряд ли пригодится и умение определять стати хортых или псовых борзых. Не могу сказать, но попробуйте почитать и, надеемся, поймёте. Но не тонкости псовой охоты главное в книге. Посмотрите, какие типажи описаны автором. Какие отношения складываются в огромном обозе, двигающемся в отъезжее поле. Сколько ярких характеров, за каждым из которых стоит частичка столь часто упоминающейся русской души. Чего стоит один только Лука Лукич Бацов:
«Он весь наружу, не любит рисоваться; да к таким незатейливым и честным натурам не липнет никакая подмалёвка. Весь он как-то собрался и выразился в этом одном заветном для него слове «пустяки». Говоря о скверном, подлом поступке соседа, к слову пустяки он не прибавит ни одной буквы; чужую и свою беду, неудачу и прочее он клеймит одним словом – «пустяки»; богатство у него и бедность, горе и радость – всё пустяки! Глядя вскользь на Бацова, иной подумает, что этот человек настолько прост, сух и лёгок, что из него не выжмешь ничего другого, как те же пустяки, но кто вгляделся попристальнее в эту своеобычную, бесхитростную натуру, тот помыслит о нём иначе. Поконча со службой, Лука Лукич принялся за устройство дел семейных: присватался к его сестре жених; был он человек достойный, да «недостаточный». «Пустяки, – сказал Бацов, – седьмой части мало!» – и отхватил пол-имения собственного и отдал за сестрой в приданое; на остальной половине содержит себя и покоит старуху мать. «Чудак! С чем же ты останешься?» – говорят доброжелатели. «Пустяки», – говорит Бацов. «По крайности приезжай на выборы: мы тебя вкатаем в исправники… заживёшь, поправишься…» – «Пустяки, господа, вы этим меня не потчивайте», – говорит Бацов и едет на «узерку».
Кстати, об «узерке». Охотничий язык «Мелкотравчатых» – это не просто ряд вкраплений специальных терминов в литературную, «книжную» речь, как на этом в своём примечании «от автора» вроде бы пытается настоять сам Егор Дриянский. Это основа книги, придающая ей совершенно необыкновенный колорит, силу выражения, громкое и неожиданное звучание. Первой в русской литературе по богатству языка назвал книгу Дриянского глубокий знаток народной речи и великолепный её мастер А.М. Ремизов. Охотничий язык мало понятен неспециалисту, но это древний, корневой русский язык. И именно в силу своей неполной понятности охотничий термин переживается читателем сильнее, непосредственнее, чем привычное литературное слово. Происходит нечто вроде языкового открытия: за незнакомым, новым узнаётся старое, знакомое, и каждое слово становится целым миром. «Бездной пространства», как сказал Гоголь.
Принято считать, что дворянство увлекалось охотой от безделья и скуки, с целью просто убить время между балами. Да, во все времена были и такие «охотники». Их-то как раз очень хорошо и с иронией так же описывает Дриянский. Но, думается, что многим сегодняшним охотникам типа представителей «Особенностей национальной охоты» следует позавидовать искренности и азарту главных персонажей «Записок мелкотравчатого». Современным же егерям, жалующимся на трудности в работе загонщиков, следует обратить внимание на ловчего Феопена:
«Счастливо оставаться, – кивнул Феопен нам, вскидывая рог за плечи, и с пятиаршинным шестом в руке отправился прямо в реку. Очутившись по грудь в воде, он крякнул и подсвистнул к себе стаю; собаки затопали на берегу и с писком и визгом начали прыгать в холодную воду и поплыли вслед за своим пестуном. Так учинилась первая переправа. Очутившись на берегу, Феопен принял направо трясиною; собаки молча пошли по пятам его гуськом, одна за другой, и скрылись вместе с ним в камыше. А для чего он потащил с собой этот шест? – спросил я у Пашки. Как же, сударь, без него нельзя! В плавунах по нём грудью перепалзывает; а иной случится в продушину попасть, – с головой всосёт! А как шест под мышкой, ну, и не даст потонуть человеку: на него опрётся и вылезет… Вот она, охота пуще неволи! – заключил Владимирец».
Но самое главное, что могут почерпнуть для себя сегодняшние охотники, прочитав книги Егора Дриянского, это отношения между членами одного «охотничьего поезда», отправившегося в поле. Это то, что сегодня мы называем «охотничьей этикой». Уважение к товарищам по страсти, к индивидуальности каждого и общие правила поведения в охотничьем братстве, выработанные веками, не заставляют никого из компании пожалеть о том, что он к ней присоединился. Есть, правда, и в книге Дриянского сомнительные персонажи типа Петрунчика, выезжающего в поле с единственной целью приложиться к чарке. Но даже к нему отношение хоть и строгое, но покровительственное, а шутки над пьянчужкой не злые. Кстати, шутки над Петрунчиком, вечно попадающим в нелепые ситуации, придают чтению книги особый развлекательный интерес:
«Петрунчик, к слову сказать, получивший с помощью бдительного над ним надзора «надлежащий человеческий вид», этот хитрый и замысловатый Петрунчик, во избежание докучного над собой досмотра, вздумал отправиться к тенетам в качестве охотника. На самом же деле значилось, что этот величайший трус и вовсе не охотник залез в болото с целью праздновать там первые минуты свободы, для чего, обеспечив себя полуштофом пенника, расположился, для большей безопасности, у крайнего крыла тенет (сетка для ловли и предотвращения прорыва волков). Но едва удалось ему пропустить глоток, как стая помкнула, и молодой волк, отбившись от гнезда, побежал второпях краем болота прямо на владетеля полуштофа. Взглянувши на волка, Петрунчик, с милой своей посудиной, шмыгнул от тенет и прилип к берёзе; волк между тем с разлёта ударил в тенета, сорвал два крыла с кольев, заклубился в них и, делая отчаянные прыжки, поволок тенета к той же берёзе. Зацепил концом за корень и, описавши тура четыре вокруг дерева, туго прикрутил к нему Петрунчика. А сам, окутанный тройными складками тенет, растянулся у ног его и щёлкал зубами. Прижимая полуштоф к груди, Петрунчик кричал неистово и взывал к нам о спасении. Нас одолевал смех.
– Пустяки, брат, ты вот его посудиной по голове, он и уймётся! – приговаривал Бацов.
– Голубчик, Бацочка! А-ай!… Конец мой пришел! – кричал тот.
Волк от этого крика ворочался пуще и грыз тенета.
– Пустяки, брат, ты вот лучше перед последним концом выпей, а он вот тобою закусит, – прибавил Лука Лукич.
Наконец, наскучив этим криком, Бацов подал в рог «на драку», и два охотника мигом явились на позов, сострунили волка и распутали Петрунчика. По общему решению, полуштоф поступил во владение избавителей». А сколько юмора и знаменитой русской смекалки в проделках ловчего Феопена, обводящего вокруг пальца жуликоватых объездчиков охотничьих угодий графини Отакойто.
Главное же место в книге Дриянского занимает, конечно же, серьёзная охота и глубокое знание повадок зверя. Охотникам, скептически относящимся к такому трофею, как красная лисица, мы хотим привести отрывок, позволяющий по-новому взглянуть на этого хитроумного зверька:
«Спросите у любого, только опытного и втравленного борзятника или, лучше, предложите ему право выбора и спросите потом, кого он желает травить: волка или лисицу? «Лисицу, подавай лисицу!» – крикнет он исступленно и поскачет невесть куда, обречёт себя на труд, едва выносимый, на разнородные лишения для того только, чтоб добыть и затравить Патрикевну! За что ж такое сильное предпочтение этой всемирной кумушке, у которой нет даже настоящего бега, потому что самая тупая из борзых собак на чистоте не даст ей хода, а собака резвая не отпустит лису дальше того расстояния, на каком «зазрела». Ум, хитрость, находчивость, изворотливость, сметливость и необыкновенное уменье в минуту неизбежной гибели пользоваться самыми ничтожными средствами и случаями и с помощью их, в глазах своего грозного преследователя, извернуться, обмануть, проскользнуть, как ртуть, между пальцами и исчезнуть, как дым от ветра, – вот качества этого проворного и увертливого зверька, которым так дорожит псовый охотник. А гоньба по лисице чего стоит! Та же самая стая, которая помкнула по волку и в мгновение ока поставила серого на ваш лаз или, обогнувши два-три раза остров, вынесла на щипце беляка к вашим ногам, – та же стая, уже усталая и подбитая, натекла на лисий след, и вы слышите другие голоса, чуется что-то особенное в помычке выжлят, что-то более дружное, жадное, свирепое в гоньбе всей стаи. Волк при первом звуке охотничьего рога, при малейшем признаке опасности мчится из острова напрямик и потому держит на себе стаю недолго, особенно если его застигли в острове не при гнезде; гоньба по волку не менее заркая и злобная, как и по лисице, но быстрота скачки первого и прямое направление, избираемое им большей частью случайно и напролом, невзирая ни на какие встречи и препятствия, не всегда даёт возможность гончим «скучиться» и гнать стайно. Заяц, преимущественно беляк, имеет в характере «давать круги» и бить собак на одном месте и потому выдерживает более стайную и продолжительную гоньбу, но это кушанье и для собак, и для охотника обыденное, будничное; другое дело – лиса. Застигнутая врасплох на том месте, где она задумала позавтракать вкусной зайчатиной или полакомиться тетёркой, лисица не вдруг, не сразу пустится наутёк; она очень хорошо знает, что за всякий необдуманный шаг вперёд или назад, за всякое движение на авось она непременно поплатится своей красивой и тёплой шкуркой, без которой ей оставаться невозможно, и потому Патрикевна начнёт с искренней заботливостью хлопотать о сбережении этой собственности: наделав сметок и узлов посреди острова, прежде, нежели горластый ловчий успел накликать, а проворные выжлятники подбить стаю на её горячий след, смышлёная кумушка успела уже побывать на опушке и навести справки о возможности улепетнуть из острова без большого шума и огласки, но – увы! – все надёжные пути для неё пресечены, все лучшие и удобнейшие места на пролаз грозят засадой и гибелью; между тем стая верной тропой натекает, близится, не даёт Патрикевне ни свободно дохнуть, ни хорошенько поразмыслить, на что ей решиться. Отысканная и подбуженная, она мчится на другой конец острова, ныряет под крайний куст и зорко оглядывает и соразмеряет возможность на утёк, но и тут ей предстоит опасность горше прежней: везде, где бы не следовало быть, словно выросли из земли и торчат недвижимо зоркие борзятники, а подле них, насторожа уши, сидят на корточках резвоногие борзые; с этими последними Патрикевна не желает встретиться даже и во сне, не только наяву и среди чистого поля. Как быть? Дело, куда ни поверни, выходит дрянь! Осталось одно: обмануть неотвязную ораву и пробраться низиной в камыши… и вот она ринулась прямо в собак, собрала всю стаю и поволокла её за хвостом в глубь острова, вильнула направо, налево, разметала собак, скрала след и тишком, бочком, чуть дыша, где ползком, где скачком, добралась до желанных камышей, но и тут к Патрикевне счастье обернулось спиной: проход в камыши забран предательской стенкой из тенет, а по крылам стоят грозные тенетчики, кто с ружьём, кто с дубинкой… а собаки сзади свирепеют, ревут, словно повешенные за язык, ведут верно, близятся… и Патрикевна снова мчится вдоль острова, снова скрадывает след, и снова бочком, тишком прокралась она мимо всей стаи к ручью; тут, наделавши новых петель, она, на свободе, побрела по течению воды, обыскала местечко поглубже и поглуше, опустилась в воду с ушами и, выставя кончик носа наружу, молча любуется, как свирепая стая, примчавшись с гиком к берегу, остановилась, смолкла, рассыпалась и с жалобным визгом кружит на одном месте и ищет пропавшего следа… Но и тут бедной затейнице суждено недолго наслаждаться плодом своего проворства и хитрости. С пеной у рта, с глазами навыкате, горланя хриплым голосом и подталкивая каблуками усталого коня, примчался ловчий к тому месту, где гончие «стеряли след»: он подсвистывает измученным выжлятам, кружит по месту и зорко высматривает, куда понорилась лиса, но ни тут, ни около норы не видно… Безотвязный и опытный охотник останавливает коня и, оглянув местность, спускается в ручей, мутит, буравит и пенит воду, ближе и ближе… и вот, встряхиваясь и кой-как оправляясь на пути, Патрикевна опять волочит за мокрым хвостом озлобленную стаю, а ловчий трубит позыв по «красному». Тут только началась самая кипучая и безотвязная гоньба; стая «варит», не покидая следа… лисица пошла «опушничать и вывёртываться на чистоту»; охотники глядят на неё и стоят словно деревянные: с этими расправа плоха! А вот один из них приглянулся Патрикевне. Он жадно смотрит на неё, нетерпеливо оправляется в седле, бодрит коня, осаживает свору… «Этот по мне!» – думает Патрикевна и, отведя стаю далеко в другой конец острова, примчалась на опушку и бежит прямо к ногам горячего охотника… Вот он дрогнул всем телом, не выдержал, собаки рванулись, свора свистнула, и в тот же миг Патрикеевна, увлекая пылких борзых, мчится назад в остров и падает под первый куст: собаки юркнули мимо, разметались, ищут, мечутся в стаю, а Патрикевна тем временем, одинокая, свободная, без препон и помехи, напрягая последние силы, катится как червонец по тёмному грунту чернозёма».
Мы в редакции убеждены, что молодые люди, воспитанные на книгах Валериана Правдухина, Валерия Янковского, Егора Дриянского, Ефима Пермитина и других русских писателей-охотников, становятся настоящими (как говорили раньше) затяжными или (как говорят сейчас) правильными охотниками.
Нам же остаётся только позавидовать читателю, впервые открывающему книгу Егора Дриянского «Записки мелкотравчатого». И посоветовать не забыть прочитать о продолжении проделок ловчего Феопена в столь же замечательном произведении Егора Эдуардовича «Скипидар Купоросыч». В этом рассказе Феопен снова выводит на чистую воду охотника-хапугу благодаря своей смекалке.