Начало пути…

Май 2009 / Д. Ширяев / Как это было

Много воды утекло со времён Великой Отечественной, но годы не стирают из памяти ветеранов события тех страшных лет. Вспоминается и плохое и хорошее. Последнее тоже бывало, и в основном касалось отношений между людьми. Остаётся всё меньше тех из современного поколения, кто представляет, какой была в действительности та война. Исправить это могли бы наши кинематографисты. Однако консультировать их должны не только генералы. Ведь даже в таком прекрасном фильме, как «Семнадцать мгновений весны», не нашлось специалиста, подсказавшего, как правильно носить немецкий автомат или обращаться с фаустпатроном. По моему убеждению, пальцев одной руки хватит, чтобы перечислить фильмы, правдиво отражающие тогдашнюю реальность. К их числу отношу «В окопах Сталинграда», «На войне, как на войне», «Батальоны просят огня», «Хроника пикирующего бомбардировщика».

В апреле 1944-го я оказался в воинской части, где новобранцев не было. Речь идёт об отдельном батальоне на правах полка 1-й Армии Войска Польского, полевая почта № 31943, только что полкового знамени не имелось. Таких отдельных батальонов в армии было два, мой шёл под вторым номером. Действовали эти войсковые единицы по разнарядкам штаба армии. Задания иногда давались самые необычные. Например, во время боёв на Варшавском предполье часть батальона непосредственно участвовала в боевых действиях, а другая, вместе с моей авторотой, была занята на сельскохозяйственных работах. У нас было много кадровых военнослужащих, откомандированных из Красной Армии, прошедших огонь и воду. Немало среди них имели звания сержантов и старшин, хотя занимали должности рядовых.
К боевым действиям наша часть готовилась недалеко от Луцка, в лесах около станции Киверцы. Жили мы в нами же вырытых длинных землянках: одна землянка – на одну роту. Сначала голодали, поскольку полученный перед переездом к месту дислокации запас картофеля оказался гнилым. Насколько я помню, в наш дневной рацион, кроме кухонного приварка, входили 800 г хлеба или 400 г ржаных сухарей, 90 г свиной тушёнки или колбасы, сахара 40 г и махорка. Всё это делилось порциями, укладывалось на плащ-палатку и распределялось так называемым морским счётом. Накануне присяги нас решили подкормить, с армейской базы привезли мясо. По нему ползали черви, поначалу всех это смутило, но начпрод, подошедший со словами: «Не тот – червь, что мы едим, а тот – червь, что нас ест!» – велел паразитов счистить, мясо промыть марганцовкой и отправить в котёл. Я чётко помню, как тогда, поглощая вкусный, наваристый суп, мысленно осуждал матросов броненосца «Потёмкин», из-за такой чепухи поднявших бунт.
Присяга шла по правилам польского воинского Устава, и текст её был на соответствующем языке, хотя большая часть нашего войска состояла из бывших кадровых военнослужащих Красной Армии, ранее присягавших СССР. Присягу принимали замполит Гутерман в звании хорунжего и специально прибывший дивизионный капеллан, под католическим одеянием которого проглядывался офицерский мундир: правая сторона сутаны оттопыривалась явно от кобуры с тяжёлым ТТ. По команде все встали на правое колено, конфедератки держали за козырёк левой рукой на левом колене, два пальца правой руки были подняты вверх. Надо сказать, что задолго до этого с россиянами проводились занятия, где разъяснялись польские слова присяги. Фразы читал Гутерман, войско хором за ним повторяло.
Я был самый молодой, только подходил к семнадцати, хотя некоторые из моих однополчан тоже были с пушком на лице и ещё не брились. О том, что сейчас называется «дедовщиной», тогда и понятия не имели, но в отношении служебных обязанностей, скажем, участия в различных нарядах, поблажки я не знал. Существовала присказка: «Через день – на ремень (т.е. в караул), через два – на кухню». Старшина роты, или по-польски шеф компании, был поляк Франек (к сожалению, фамилию этого доброго человека не запомнил) в звании «плютонового», т.е. взводного, что эквивалентно советскому сержанту. У поляков считалось, что ротный старшина – это «мать компании».
Обстановка там была сложной, вокруг нас действовали многочисленные бандеровские банды, приходилось быть всё время начеку. Иной раз с ними происходили стычки. У нас постоянно на дежурстве стояли два грузовых «студебекера», на которых в тревожный район была обязана выезжать спецгруппа.
Франек знал, что мне с непривычки тяжко было стоять четыре часа на посту, а потом ещё четыре пребывать в бодрствующей смене, по возможности он посылал меня либо в патрули, либо в секреты – места вероятного появления бандеровцев. Когда я понемногу стал матереть, меня назначали в караульную смену разводящим.
Спали мы в землянках, не раздеваясь, укладывались тесно друг к другу. Мне запомнилось одно с виду незначительное событие, но оно в определённой степени характеризует тогдашние взаимоотношения. В моей роте служил уже очень солидного возраста кадровый военный, старшина Коростылёв, откомандированный из Советской армии. Вместо одного уха у него был лишь небольшой обрывок. На мой бестактный вопрос: «Кто вашим ухом, дядя, закусил?» Последовал спокойный ответ: «Немец, сынок». Так вот, возвращаясь как-то ночью с патрулирования, буквально падая от усталости, я вошёл в ротную землянку, но её обитатели лежали так плотно, что свободного места я сначала не нашёл. Приглядевшись, всё же заметил прогал, мгновенно его занял, накрылся шинелью и тут же «отрубился». Проснувшись под утро, увидел, что около открытой дверцы топившейся «буржуйки», сгорбившись, сидит Коростылёв. На мой вопрос, почему он не спит, последовал ответ: «Я вышел до ветру, а ты, сынок, моё место занял. Мне тебя прогонять было жалко, и я решил посидеть до побудки у печки. Мне-то что, я тёртый калач, а ты ещё слишком молод».
Значительно позже, после окончания четвёртого курса Тульского механического института, на лагерных сборах в гвардейской Таманской дивизии, где из нас делали артиллерийских офицеров, я вспоминал те давние фронтовые взаимоотношения, впервые увидев случаи безобразного обращения сержантов с рядовыми и старших офицеров с младшими.
Неудивительно, что в упомянутых условиях пребывания нас заедали вши. На наши жалобы помпохоз парировал: «Ребята, да разве это вошь? Вот бывало в империалистическую: снимешь рубашку, тряхнёшь в снег, и снег становится серым!»
Первый раз на помывку нас повезли к поезду-бане за полсотни вёрст от места дислокации. На лесной полянке перед этим поездом было велено раздеться, одежду сложить на пеньки, построиться и нагишом маршировать в вагон-баню. И вот тут-то перед моими глазами открылась картина, от которой я остолбенел – тела многих моих сослуживцев были покрыты ужасными шрамами от давних пулевых и осколочных ранений. Какой-то шутник, заметив моё состояние, шлёпнул меня по голой заднице и со смехом выдал: «Не завидуй, Митя, скоро и у тебя такое будет!» Что и говорить, эти слова моё настроение никак не улучшили.
Вскоре мы в расположении части устроили свои баню и вошебойку. Последняя была достойна регистрации как изобретение. Это была установленная на отшибе батарея из нескольких 200-литровых бочек из-под бензина с вырезанным дном. В бочку наливалось немного воды, над водой ставилась деревянная решётка, на которую укладывались солдатские шмотки, сверху это закрывалось крышкой. Под батареей разводился огонь. Вот и всё.
Когда меня, одного из первых, старшина «удостоил» должности, по его словам, «командира батареи», я было возмутился. Но тот меня урезонил: «Дурень, я добра тебе хочу: разведёшь огонёк, пока закипит – иди за черникой, лес ведь тут. Посматривай только время от времени на огонь, всё лучше, чем на кухне картошку чистить».
Но всё это было лишь начало. Впереди нас ждали бои у Вислы, тяжкие поражения Войска Польского на переправе через Вислу у местечка Пулавы и разгром польского десанта на Варшавском плацдарме Чернякуве. Но Варшава наконец была взята. Спустя много лет в Москве, на приёме в посольстве Польши бывший командир первой дивизии Войска Польского Бевзюк сказал: «Моя дивизия при взятии Варшавы в январе не сделала ни одного выстрела. У немцев хватило ума быстренько отступить. В противном случае их ожидали окружение и серьёзные потери». Я стоял рядом с ним, и при очередном тосте он спросил: «А вы каким полком командовали?» На это я ответил: «Моё звание, пане генерал, было капрал, и я становился во фрунт, когда даже издалека видел вашу машину».
После взятия Варшавы Первая Армия Войска Польского была направлена в Померанию, где серьёзным препятствием стал немецкий укрепрайон, именовавшийся «Вал Поморский». Его преодоление потребовало немало крови. Не менее твёрдыми орешками оказались Шнайдемюльский котёл и Кольберг. Мой батальон, отличившийся при штурме этого города, стал называться «Кольбергский». В тот момент я уже имел звание капрала, был награждён медалью Zasluzonym na polu chwaly за рвение, проявленное в боях за Кольберг. Это аналог нашей медали «За отвагу». Далее был Берлин, за ним городок Фризак и конечный пункт на немецкой земле – деревушка Герне. За бои в германской столице я получил сразу три награды: две польских и советскую медаль «За взятие Берлина».
На всём этом военном маршруте натерпелся я немало смертного страха. Начало пути – лес и землянки у станции Киверцы – казалось мне теперь сплошным курортом, а стычки с бандеровцами, на мой взгляд, не стоили серьёзного внимания.